Господи Христе, привирать не буду: ты не слишком чтимое мной божество,
Только все ж прошу - подари мне чудо, маленькое чудо на свое Рождество.
Гладкие мелкие бусины скользят в пальцах. Ей тошно от этого мира, от этой жизни, от города, от людей. Её давно уже тошнит, но она ничего не может поделать, и это бессилие душит умелее, чем самый опытный убийца. Янтарные четки не останавливаются ни на минуту, подстраиваются, кажется, под быстрый шаг девушки. Четки. Это все, что осталось от её веры. Она давно сняла с шеи крест, который носила лишь для красоты, давно забыла слова самой примитивной молитвы. Она озлобилась и выросла, но почему-то по привычке ещё время от времени заглядывала в старенькую католическую церквушку на чужой территории. Деревянное треснувшее распятие, молодой священник, перебранки с прихожанами. Даже если не веришь в бога, выговариваться время от времени надо, иначе начинаешь кидаться на людей. Мурена кидалась на окружающих без всякой на то причины, так что представить, что будет, если она ещё и молчать станет просто-напросто страшно.
В пачке последняя сигарета. Очередная непослушная зажигался. Фотоаппарат в рюкзачке-медведе, таком белом пушистом и детском – ударишь таким прохожего по голове, в лучшем случае сознание потеряет. Прикурить и избавиться от ненужной шелухи, так же как и от мыслей. Желательно от всех. Зачем она выходила на улицу? В редакцию, шла отдать фотографии и забыть до утра о работе как о страшном сне – она не доверяет почте, да, и, зная, что с компьютером она на «вы» и шепотом, предпочитают задержаться на работе и подождать, чем лишиться материала вообще. На работу, вышла, но зазвонил телефон, который упал в канаву – не удержала в руках, они определенно не из того места растут, слов не хватает, вот так и стояла посреди улицы, хлопая глазами от возмущения, скрипела зубами и бессильно сжимая кулаки. Бессильно.
Чаша наполнилась до краёв, скоро перельётся. Отрава. Все, что выльется наружу, будет убивать все живое.
Она перебирает четки. Гладкие мелкие бусины танцуют свой загадочный танец в длинных тонких пальцах. Курит, стоя перед дверьми церкви. Играет орган. Странно. Рано для мессы. Или может очередной праздник, поэтому началась раньшь? Привычная горечь во рту. Выкинуть окурок и взбежать по лесенке, придерживая обеими руками тяжелую дверь, скользнуть в спасительную прохладу. Городской вечер остался за гранью.
Святая вода у входа. Опустить в неё кончики пальцев и перекреститься, легко, по памяти, не вкладывая в этот жест никакого смысла, лишь к концу поднести пальцы к губам. Отдать дань традиции. Люди все ещё стоят. Всё ещё поют. Морщит нос и проходит за их спинами к исповедальной. Забавно. Закрывается дверца. Девушка сползает по стеночке на пол, откинув голову прикрыв глаза. Она посидит здесь, перебирая все свои грязные мысли-четки. Только здесь ощущает, насколько она устала. От всего. Попытаться вздохнуть свободно, но на душе камень и он тянет, нет, не на дно, просто тянет. Её дно вполне устраивает. И все равно умиротворение, странное умиротворение приходит именно в этом приходе, как нигде больше в городе. Как будто проклятие отступает. Как будто искра гаснет. А жизнь нажимает кнопочку перемотать года, этак, на четыре назад.
Хлопает соседняя дверь. Мурена не открывает глаз. Лишь губы дергаются в ухмылке. На исповедь ходят девочки-дурочки. На исповедь ходят грешницы, которым не терпится согрешить ещё больше.
- Padre, какие грешки водятся за тобой? Учитывая из семи смертных, разумеется. Какое удовольствие грешить, если знаешь, что за это не попадешь на огненную сковородку? - хмыкает, - Или, не искупаешься в котле, мм?

Твёрдая увереноть в том, что церковь — лучшая афёра за всё существование человечества, и недоверие к людям сыграли свою роль, а потому у Мурены не было никакого желания раскрывать человеку за стенкой все свои козыри. Или, если быть более точным, топить в своём болоте.
Кто там за перегородкой? Друг? Враг? А не всё ли равно? Одно точно, что это не священник. Не закончилась ещё месса, доносится пение хора, да и если ей не изменяет память (что очень даже возможно), то «детка» никак не входит в словарный запас человека, посвятившего себя служению богу и собственным целям.
Врать? Очередной раз врать? А не устала ли ты, девочка, от всей той лжи, которую ты ежедневно выливаешь на ни в чем, в общем-то, невиновных людей? Вспомни, вспомни на минуточку, когда говорила правду. В прошлый раз дождалась, когда последний прихожанин покинет эту церквушку, и несдерживаясь накричала на священника. От усталости врать. От простой усталоти. Кроме того, дорогая, ложь в исповеди — это старо как мир, иногда надо быть чуточку оригинальнее. И всё же, будь осторожнее с тем, кто за стеной, детка.
- Дитя моё. - она трет глаза тыльной стороной ладони и смотрит мутным взглядом в потолок. Ничего толком не видно. Может, оно и к лучшему? - Ты забыл в конце добавить «дитя моё», святой — смешок, который она даже не старается приглушить, - отец. Устраивайся поудобнее, padre, или кто ты там, и припоминай историю поинтереснее.
Она может многое ему рассказать из того, что творится в этом городе и о чем ей надоело молчать. Даже то, что не имеет к ней никакого отношения, рассказать, чтобы посмотреть, куда дальше потечет эта инфрмация, ведь тайна исповеди священна только для служителей церкви, а не для обычных смертных, а в том, что человек, что подал голос, не имеет сана, она более, чем уверена.
- Мы все равно, что сидим на пороховой бочке и это очень-очень-очень весело. И пускай спичек брошено бесчисленное множество, пати только впереди. Однако, я не об этом. У тебя есть сигареты? Мои кончились. - размеренная речь, хриплый голос, протягивает руку вверх и перебирает пальцами решетку исповедальни, слегка задевая её ногтями. - Ты знаешь, был такой магазинчик, не помню название, на углу двухэтажного дома из красного кирпича. Там продавались кубинские сигары и ямайский ром. Ну, я  о том, что взорвался на прошлой неделе, по-моему, в понедельник... или я ошибаюсь? Газеты не читаешь? Кажется, об этом все же писали. В нем сидели ещё три придурка. - слова об этих людях она выплевывает с насмешкой и злостью. - Продавец, администратор, что постоянно торчал на кассе и их дружок из конторы этажом выше. Три испаноговорящих ублюдка. Не знаю откуда они, даже не задумывалась. Они сидят и раз за разом перетирют одну и ту же тему, о том, какие уроды эти покупатели. Понимали бы что в товаре, а так, экзотики захотели, нет, чтобы слетать на острова и привезти хороший товар для души, ошиваются в дрянном (о дааа, людей, с таким отношением к собственной торговой точке, надо вешать без суда и следствия) магазинчике. Причем уроды говорили на языке, слишком далекой отсюда страны, в надежде, что никто не поймет. Это так... мило с их стороны, что аж блевать хочется. - морщится и достает зажигалку. Если у него нет сигарет, то можно поджечь шторы. - Один раз это можно вытерпеть, неправда ли? Но два, три, десять? Ощущение, что у бедолаг просто не было прочих тем для разговоров! Не смотрят телевизора, газет не читают, новости города их не интересуют — таких людей только пожалеть и можно. А один покупатель, увы, не выдержал и, прихватив пару бутылок контрабандного рома, поджег с их помощью магазин. Бедняжки погибли в пожаре. Это так ужасно! - всхлипнула Мурена, качнув головой. - А к чему я веду? - вздохнула девушка. - Нет, не к тому, что ром вреден для употребления, вовсе нет. Просто, когда не держишь язык за зубами, надо быть готовым к тому, что его попытаются тебе отрезать для первого раза, а для второго уже и похлеще что придумают. Каюсь, у меня слишком убогая фантазия. Ума не приложу, как разбились те бутылки... и какой черт дернул закурить именно в такой момент, в следующий раз обязательно буду думать перед тем, как что-то делать, а то все шиворот на выворот. У меня после того взрыва до сих пор царапина не зажила! - а на последок истории от Мурены можно пожаловаться немного на судьбу, которая очень любит кидаться осколками в случайных прохожих. Или же, в организаторов несчастных случаев. Но разве это обязательно знать каждому? А не пора ли позвонить в полицию? Стоп, а как же, наш вечер историй уже подошел к концу, но ведь то в идеале только самое начало. Мы говорили о смертных грехах, чтож, она насчитала в одном проступке целых три. А теперь, согласно правилам этой забавной игры, голос переходит ко второму участнику.
- Ты там не уснул? - легонько стучится в перегородку. - Так как на счет сигареты?

Ей нравились взрывы сами по себе, нравились пожары. Кто-то умный назвал это скрытой формой пиромании, поскольку Мурена держит свои увлечения при себе, обычно. Внутри неё пожар. Внутри холодной скользкой рыбы, кто заказывал печеные морепродукты? А человек за стеной? Где она уже слышала этот голос? Или не этот и ей вообще кажется? Когда кажется... она смеется от пришедшего в голову совпадения. Смеется тихо, невесело. В церкви нет места смеху, громкий разговорам, убийствам, лжи... Что ж, сегодня они и не врут. Два предельно честных разговора в одной клетке. Клетке? Да весь город сплошная клетка, а из исповедальни каждый из них волен выйти. Но они сидит, спина к спине, разделенные стенкой. Пальцы отсчитывают бусины. Теплые мелкие камешки, словно грехи. Сами по себе ничтожны, но вместе нить, бусы, связывают. По рукам и ногам.
Слушать не обязательно. Им просто необходимо выговориться. Он протягивает ей сигарету. Она тихо благодарит его на испанском. Тянет на откровенности. Будем считать, что во всём виновата церковь. А ведь именно она самое греховное место, какое только можно найти. Сколько грязных секретов знают эти стены? Знают и молчат. Унесут с собой в могилу. Закуривает. Никотин сделал своё дело. Интересно, у него хватит сигарет на двоих? Одной она явно не обойдется.
Наклоняет голову чуть в сторону, выдыхает табачный дым. Из-за этой чертовой искры преступность в городе зашкаливает.
- Отмаливаешь грехи? - смешок. Не грубый, какой-то даже сочувствующий. Ему стало легче от того, что она выслушала? Она бы посидела над его историей как над загадкой, расставляя по местам главных участников, но не будет. В её прогнившей душе ещё есть место... для чего? Для сохранения таких вот историй? Она могла бы сказать ему, что никому не расскажет, но зачем обещать в пустую. Она не знает. Ничего не знает. Но если это было давно, волнует ли это убийство ещё кого-то сейчас, кроме него, молодого человека за стеной. Стряхивает пепел на пол. Кэпитан Блэк - то что надо для церкви. - Власть пьянит, она нужна каждому и не нужна никому. - банальность, закрывает глаза, потянуло на философию? - Будем рассказывать друг другу страшные сказки, которые тревожат душу? Тебе, padre, похоже это нужно больше чем мне. - она не умеет держать язык за зубами, давно пора оторвать. Она могла бы сказать о том, как её бесит Проклятие, но зачем? Ведь не этого ждет. Да и ждет ли чего или уже мечтает свалить куда подальше? Например, на свежий воздух? - Совесть мучает? Или... - она не договаривает, проводит пальцами по глазам, вздыхает.
Абсурдная мысль.
- Ты католик? - глупый вопрос. То, что они сидят в католическом приходе ничего не значит. Он не похож на прихожанина. Он вообще ни на кого не похож. Да и не хочет она сравнивать. Не сегодня Сегодня она сделает десятка два глупостей и скажет ничего не значащие слова. Не для него. Для себя. Для этой чертовой жизни. - Я не спрашиваю, веришь ли ты в бога. Ты католик или может быть буддист, или же вообще мусульманин?